ЧАС ПИК. № 62 (567). 3 апреля 1996 года. Рубрика: «Учебник истории». «Восстань, Кавказ, пришел Ермолов» (О том, как Россия просвещала Чечню в прошлом столетии)
Чеченские племена всегда пасли скот – скорее всего само название чеченцев «нахча» происходит от чеченского слова «нахча» - «сыр». Чеченцами их прозвали русские по имени торгового пункта, аула Шашан (Чечен). Занимаясь также земледелием, чеченцы сбывали хлеб в соседнюю Кабарду и в Турцию, выращивали тыкву, лук, чеснок, яблоки, груши и сливы. Важную роль в хозяйстве играли и кустарные промыслы (ковры, чеканка, шелковые ткани и тому подобное). Большой популярностью пользовалось чеченское сукно, из которого шились черкески и башлыки.
До XVIII века чеченцы были язычниками, хотя некоторые из них исповедовали христианство. Принятие ислама в XVIII веке и усиление его влияния шло параллельно с нарастанием борьбы против русских – ислам стал боевой религией горцев.
Кавказский сфинкс
Три могучие империи – Россия, Турция и Персия – претендовали на обладание Кавказом, бывшим издревле воротами из Азии в Европу. Война с горцами явилась непосредственным продолжением персидских походов русской армии и последовавшего в начале XIX столетия присоединения к России Грузии и Азербайджана, сообщение с которыми пролегало через территорию, населенную северокавказскими горцами.
Поначалу главнокомандующий И. В. Гудович пытался просто держать Дагестан в блокаде. В высочайше утвержденной инструкции главнокомандующему 1806 г. Сказано: «С горскими народами вести войну по-прежнему. Единственный способ, могущий быть действительным и полезным против горских народов состоит в том, чтобы, довольствуясь наружными знаками их подданства, стараться удержать их в блокаде». Параллельно с этим предпринимаются попытки экономического завоевания Кавказа. В 1811 г. на Кавказской линии была поселена 1631 семья, где насчитывался 4901 человек мужского пола. В 1821 г. общее число мужчин-переселенцев (главным образом высланных из Полтавской и Черниговской губерний) составит 16794. Все они находились в крайне бедственном положении и без всяких средств к существованию. Продав на месте все свое имущество за бесценок, переселенцы были отправлены в путь осенью — в самое неудобное время и, лишившись по дороге скота, доходили до Черноморья или нищими, или оставались зимовать по разным губерниям, прося милостыню.
Алексей Петрович Ермолов, прибывший на пост командующего Кавказским корпусом в 1816 г., пробует устроить в их пользу частную подписку, которая дала около 10000 руб. ассигнациями и бесконечно малую дробь лошади на каждого переселенца. Ввиду того, что, по мнению местных администраторов, многие племена Западного Кавказа (главным образом, кабардинцы) не имели возможности снабжать себя необходимыми фабрикатами (в первую очередь солью), возник не лишенный грандиозности проект, который предусматривал «устранить все нехватки продовольствия у местных племен и устроить регулярную доставку хлеба всем нуждающимся». Россия должна была таким образом заменить Турцию. Основатель проекта — А. П. Тормасов, главнокомандующий русской армией в Грузии и в войнах с Турцией и Персией. Тут же организуются так называемые меновые дворы, а около 1820 г. создается особая административно-коммерческая организация с «попечителем торговли» во главе и целым штатом чиновников при нем. Как вся эта компания вела дела, представить нетрудно: впоследствии Алексей Ермолов обнаружит, что на складах попечителя торговли нет ничего, кроме съеденного ржавчиной железного лома. Кроме того, все планы и намерения отдельных мечтателей вроде Тормасова разбивались о суровую действительность, которая заключалась в том, что заведовать всеми делами на Кавказе вскоре стал человек безоговорочно своенравный, жестокий и честолюбивый.
Это был просвещенный в духе екатерининского XVIII века аристократ, гордившийся своей просвещенностью и считавший себя призванным водворить «законность и порядок» во всех покоренных Россией землях. Ермолов являлся одним из наиболее убежденных и последовательных сторонников продвижения империи на Восток. «Железом и кровью создаются царства, подобно тому, как в муках рождается человечество», — любил говаривать он. С целью скрыть свои подлинные мысли и конечные намерения «этот сфинкс новейших времен» нередко прибегал к притворству и обману. Вообще Ермолов был соткан из противоречий. Личная храбрость и полководческий талант (не могущие подвергаться никаким сомнениям), незаурядные государственные способности, бескорыстие, доходящее до щепетильности, добродушие и приветливость причудливо уживались в нем с завистью и ревностью к чужим успехам. Ермолов знал, как понравиться окружающим, и очень хорошо умел это делать. «...Всегда один, всегда приятен, и вот странность: тех даже, кого не уважает, он умеет к себе привлечь...», — писал о нем А. С. Грибоедов С. Н. Бегичеву 29 января 1819 г.
Ермолов искусно играл на настроениях светского общества, настолько искусно, что очень скоро оно станет восхищаться им. А. С. Пушкин скажет: «...смирись, Кавказ, — идет Ермолов. Он наполнит тебя своим именем и благотворным Гением» (уместно вспомнить признание одного из ермоловско-пушкинских современников — Е. Е. Лачинова, заметившего, что праздные жители Петербурга имеют понятие о Кавказе «почти столько же, сколько о какой-нибудь Японии»).
Пришел, увидел...
Буквально с первых же шагов своего пребывания на Кавказе Ермолов стал лелеять обширные завоевательные планы и целенаправленно приступил к изучению театра возможных боевых действий, стараясь отыскать наиболее перспективные направления будущих походов.
Чеченцы не были, конечно, удобными и спокойными соседями, но нужно было все безграничное непонимание особенностей первобытных народов, чтобы считать население Чечни одной сплошной «шайкой разбойников», как это делал Ермолов, официально утверждавший по поводу чеченцев, что «сего народа, конечно, нет ни гнуснее, ни коварнее, ни преступнее». Многие ермоловские солдаты тем временем дезертировали к чеченцам. Разгневанный Алексей Петрович по этому поводу доносил царю о том, что «горские народы примером независимости своей в самих подданных вашего императорского величества порождают дух мятежный и любовь к независимости». Вопрос о выдаче беглецов назад станет одним из наиболее острых и неуклонно портивших отношения между русской администрацией и чеченцами.
«Я давно уже рассуждаю более о пользе Государства, нежели о собственной», — писал Ермолов Закревскому 13 апреля 1820 г., однако право определять суть этой пользы оставлял лишь за собой. По всем важным вопросам Ермолов имел собственное мнение, которого не скрывал и, опираясь на которое поступал даже вопреки высочайшей воле. Об этом знали все, кто восхищаясь, а кто и побаиваясь, знал и Александр I, расценивавший действия Ермолова как «весьма своеобразное понимание дисциплины и долга верноподданного».
Однако все сходило кавказскому усмирителю с рук, поскольку делалось «во благо державы». 15 декабря 1818 г. генерал в письме П. И. Меллеру-Закомельскому заметил: «Я терпеть не могу беспорядков, а паче не люблю, что и самая каналья, каковы здешние горские народы, смеют противиться власти государя».
Сознательно сея семена розни между горцами, он натравливал одни племена на другие и последовательно проводил в жизнь древний имперский принцип «разделяй и властвуй» — «Divide et impera». Не пренебрегал и другим, столь же известным: «пусть ненавидят, лишь бы боялись» — «Oderint, dum metuant». Знаменитый «просветитель» разворачивал свой «план усмирения кавказских племен», и казалось, что никому не было до этого дела — никто не пытался его остановить, кроме, конечно же, самих «просвещаемых». Общественное мнение России вполне соглашалось с мыслью о том, что «добро надо делать насилием».
Осмотревшись в районе предгорий, генерал предложил правительству перенести активные наступательные действия вглубь территорий горских народов. Исходной точкой ермоловской политики по отношению к горцам являлись карательные рейды, поводом к которым послужили случаи захвата горцами русских заложников с целью получения выкупа. Всем кубанским казакам Алексей Петрович отдал приказ о беспрепятственном вторжении на затеречную территорию. Разумеется, горцы не оставались в долгу, тем более что сами по себе набеги (по-арабски «газават») — дело в этих краях обычное. Ответственность за набеги, разумеется, ложилась только на горцев и притом не только на тех, которые были уличены в разбое, а на всех соседних горцев вообще.
Постоянные порубежные столкновения делали жизнь пограничных с Россией племен совершенно невыносимой. Вот, например, в какой обстановке жили при Ермолове чеченцы в местности, наиболее близкой к оборонительной линии: «В случае воровства каждое селение обязано выдать вора, а если он скроется, то его семейство. Но если жители дадут средство к побегу всему семейству вора, то целое селение предается огню. Точно так же обещано поступать с селением в том случае, если жители, видя, что хищением увлекают в плен русского, не отобьют его или не отыщут, из такой деревни за каждого русского, взятого в плен, приказано брать в солдаты по два человека туземцев. Без пособия и укрывательства самих владельцев горцы не могли проезжать от реки Сунжи, а потому по всему пространству своих земель владельцы должны были иметь постоянные караулы. Если же затем, по исследованию, окажется, что жители беспрепятственно пропустили хищников и не защищались, то деревня истребляется, жен и детей вырезают... Таким образом, жители, по-прежнему продолжавшие воровство и разбой (или даже только не сопротивляющиеся разбойникам. — А. Д.), непременно истреблены будут». (Из «Объявления землевладельцам и пр.», 5 августа 1818 г.) И это не была пустая фраза — имели место неоднократные случаи, когда за убийство одного казака жители целого аула истреблялись до последнего.
Фейерверкер 4-го класса Лев Николаевич Толстой, наводивший свое орудие на селения непокорных чеченцев, перед смертью признает, что тогда, перед первым нападением на аул, многим офицерам «горцы представлялись только конными или пешими джигитами, от которых надо было защищаться. Это была другая жизнь, такая хорошая, молодецкая: представление о войне было поэтическим, и, чтобы удержать его, все старались никогда не смотреть на убитых и раненых».
В повести «Хаджи-Мурат» Толстой воссоздает картину последствий набега русской армии на аул и состояние уцелевших жителей: «Вернувшись, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена, дверь и столбы галерки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, был приведен к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, теперь, в разорванной на груди рубахе, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла. Старик-дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся с своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены, были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все улья с пчелами. Вой женщины слышали во всех домах на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших. Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть... Все они собрались на площади, обсуждали свое положение, о ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения».
Непокорные против неверных
Перед жителями после каждого такого набега стоял выбор: продолжать борьбу, восстанавливая со страшными усилиями все с такими трудами заведенное и так легко и бессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им. Они были на своей земле и сразу после ухода солдат принимались за восстановление разрушенного. Обыкновеино из молодежи самых влиятельных туземских семей русские командиры забирали заложников (аманатов). При малейшей измене (притом часто и не их родных, а просто сосед-них горцев) заложников вешали, в лучшем случае ссылали в Сибирь. «Остерегитесь уходить без заложников, — писал Ермолов одному из подчиненных генералов, — народы невежественные и испорченные нашей слабостью сочтут тогда возможным уклониться от исполнения наших требований».
В 1818 году на реке Сунже, на расстоянии одного перехода в глубь Чечни от казачьей станицы Червленой, возникла крепость Грозная. «С нее, — отмечает историк Дмитрий Олейников на страницах № 3-4 журнала «Родина» за 1994 год, — началось планомерное продвижение русских от старой пограничной линии по Тереку к самому подножию гор. Одна за другой появляются крепости с характерными названиями: Внезапная, Бурная (до этого названия были другими: Прочный Окоп, Преградный Стан)». В этот момент происходит сознательное отнятие у чеченцев тех земель, которые были совершенно необходимы для их хозяйствования. Все территории, от моздокской до новой сунженской укрепленной военной линии, переходят в полное распоряжение местной администрации. Горцам оставалось либо смириться, либо потерять зимние пастбища и лучшие поля на равнинах.
С грубой откровенностью повествовал Ермолов своему другу Закревскому 5 марта 1820 года о методах и результатах покорения: «Чеченцы мои любезные — в прижатом положении.
Большая часть живет в лесах с семействами. В зимнее время вселилась болезнь, подобная желтой горячке, и производит опустошение. От недостатка корма, по отнятии полей, скот упадает в большом количестве. Некоторые селения, лежащие в отдалении от Сунжи, приняли уже присягу и в первый раз чеченцы дали ее на подданство».
13 апреля 1820 года: «Я не отступаю от предпринятой мною системы стеснять злодеев всеми способами. Главнейший есть голод и потому добиваюсь я иметь путь к долинам, где могут они еще обрабатывать землю и спасать стада свои... Голоду все подвержены, и он поведет к повиновению».
Ермоловская политика загоняла горцев в тупик, и русские власти надеялись, что результатом будет полное и беспрекословное подчинение горских племен русскому правительству (вплоть до отказа от своего обычного права и местного самоуправления), а также признание русского суда и русских чиновников.
Между тем лишение их плодородных земель, постоянные набеги, смерти от болезни, вызванные, прежде всего голодной блокадой, станут именно теми последними мерами, которые доведут горское население до крайней нужды и с которыми будет связан взрыв религиозного энтузиазма, сплотивший воедино разноязычные племена Кавказского хребта. Он подчинит эту пеструю и плохо слушавшуюся местных вождей массу железной военной диктатуре и превратит легкую добычу карательных экспедиций в грозного врага, с которым лучшие силы николаевской армии не смогут справиться на протяжении тридцати лет.
К концу ермоловского правления — в середине 30-х годов XIX столетия — Чечня сделалась единым театром ожесточенных военных действий. Еще 2 июня 1825 г. командир Отдельного кавказского корпуса и главноуправляющий Грузией генерал от инфантерии Алексеи Петрович Ермолов получил в Тифлисе тревожное донесение о вспыхнувшем в Чечне мятеже. Накануне общего восстания один из советников Ермолова напишет начальству: «Ежели взять в соображение, что понятия многих чеченцев не превышают скотов, то, конечно, удивляться не должно ничему между ними происходящему». Так писал генерал-майор Греков накануне восстания, которое стоило ему жизни. Готовящуюся акцию никто не воспринимал всерьез.
Первые шаги мятежников были исключительно смелыми и даже дерзкими: чеченцам удалось захватить русскую крепость по Тереку и уничтожить гарнизон. Казалось, что близится желанное освобождение от власти русских. Мятежники поверили в возможность скорой победы, и у них появились новые сторонники. 16 июля 1825 г. Греков был убит, а генерал-лейтенант Лисаревич смертельно ранен одним из мюридов. Вернувшийся из Тифлиса Ермолов привел «все в порядок». Весной 1826 г. по Чечне прошла еще одна волна карательных экспедиций, наказывавших жителей за содеянное, — целый ряд аулов был разорен, причем у населения отнят или истреблен корм, запасенный для остававшегося скота. Скот падал, лишенные крова чеченцы страшно страдали от холода. «Жестокость, в частности, умножала ненависть и возбуждала к мщению, недостаток твердости и нерешительность в общем плане обнаруживали слабость и недостаток силы» (Паскевич — императору Николаю, 8 мая 1830 г.). Теперь уже горцы не думали ни о чем, кроме войны.
...ушел ни с чем
Кавказская война затянулась на десятилетия, как бы «переходя по наследству» к меняющимся на троне российским монархам — от Александра I к Николаю I, а от него — к Александру II. В отдельные годы проблемы, связанные с Кавказом, «пожирали» до четверти российского бюджета. Потери русских и горцев в боях исчислялись многими десятками тысяч. С каждым годом росла смертность от тяжелых болезней в русских войсках из-за продолжительных боев в полевых условиях и горах Кавказа. Преемники Ермолова вернулись к политике «наказания» горцев карательными рейдами, сам же «проконсул» пятидесятилетним генералом был уволен в отставку и более трех десятилетий провел в томительной праздности. После себя Ермолов оставил край, психологически готовый к полномасштабной священной войне против России.
Имамат Шамиля (1834—1859) можно считать апогеем Кавказской войны. В конечном счете сказалось подавляющее превосходство российских войск в огневой мощи и численности. В частности, в русской армии уже начало при-меняться нарезное оружие, в то время как горцы были в основном вооружены гладкоствольным. «Для России это была в некотором смысле «война престижа». Для горцев же дело шло о защите национально-религиозной независимости. На Кавказе погибали смиренные русские солдаты, годами тянули нелегкую лямку походно-бивуачной службы армейские офицеры. И в то же время там отмывали запачканную честь проштрафившиеся дворянские дети, делали военную карьеру удачливые генералы, наживали капиталы поставщики и интенданты. Впрочем, как и на всякой войне» (Василь Быков).
В 1857 г. Отдельный кавказский корпус был преобразован в кавказскую армию, насчитывавшую 200 тыс. человек при 200 орудиях. Располагая такими огромными силами, генерал А. И. Барятинский смог добиться капитуляции войска Шамиля в ауле Гуниб в августе 1859 г. «Рай есть под тенью шашки, убитый в войне против неверных есть живой и будет он жить в раю, а кто будет бежать — тот есть ничтожный человек и будущая его жизнь есть ад». Так в XIX в. говорил мюрид, шедший в бой. Последним оплотом горцев стало урочище Кбаада, занятое русскими 21 мая 1864 г.
Артем ДАНИЛОВ
При написании статьи были задействованы различные исторические монографии и публикации (Дмитрий Олейников, № 3-4 исторический журнал «Родина», 1994 год; Василь Быков о Кавказской войне и т. д. и т. п.).
